Пробный пост с нашей ролевой от лица вашего персонажа.

в нашем смехе и в наших слезах и в пульсации вен...

- Мистер Старк, командор Хилл на первой линии. И она утверждает, что вам лучше ответить в ближайшую минуту, иначе...
- Я понял, Пятница, обойдемся без лишних подробностей. Соединяй.
- Старк, где тебя черти носят? Ты уже как двадцать минут должен был быть на базе!
- Да ты знаешь, немного призабыл - интервью, раздача автографов, встреча с фанатами...
- Не подходящее время для каламбура, Старк.
- Тогда не делайте вид, что вы не знаете, где я был пару часов назад, директор.
- У тебя есть десять минут. Конец связи.

Противные гудки, а потом тишина. Да уж, эта женщина никогда не отличалась мягким нравом. И если раньше он старался сводить по минимуму свое общение с Марией Хилл, теперь, в свете последних событий, им пришлось встать по одну сторону баррикад.
Вздохнув, Тони Старк устало потер виски, откинувшись на спинку кожаного сидения автомобиля. Полчаса назад его самолет высадился в одном из аэропортов Нью-Йорка после очередного, но, скорее всего, уже последнего закрытого слушания в Капитолии по поводу принятия акта о регистрации всех супергероев. Голосование было намечено уже на эту неделю - всего каких-то пару дней и их общество перейдет на новую ступень своего развития.

Как и все, он много размышлял по этому поводу, но всегда приходил к одному и тому же выводу - неизбежность. Можно сколько угодно отрицать данное, но конфликт, нависший над их головами дамокловым мечом, был неизбежен. Рано и поздно, но это бы случилось. Это был всего лишь вопрос времени, не более того. Слишком долго терпела общественность, слишком долго накапливался негатив.
События в Заковии только подлили масла в огонь, всколыхнули застоявшееся болото, спровоцировав настоящий взрыв. В погоне за Альтроном, они превратили в руины целый город, не говоря уже о том какое огромное количество людей пострадало, а еще большее оказалось в списке без вести пропавших и погибших. Можно было легко догадаться, что реакция не заставит себя ждать. Все больше людей начинали видеть в них не защитников, не тех, кто всегда придет на помощь, не тех, на кого можно положиться, не тех, благодаря кому детям и их родителям можно было спокойно ходить по улицам, а простых линчевателей, тех, кто ради своих безумных игр и выяснения отношений готов разбомбить очередной квартал или даже целый город, совершенно наплевательски не заботясь о последствиях и мирных жителях.
К сожалению, но Тони Старк разделял это мнение.
Они давно перешли все черты дозволенного, пора остановиться.
В конечном итоге, он и сам на личном опыте убедился, что происходит, когда контроль уходит на второй план.
Афганистан.
Бомба производства его собственной компании разорвалась прямо возле его лица, заставив несколько лет жить с реактором в груди.
И вы все еще говорите про нарушение прав и свобод, данных Конституцией?

Тони хмурит брови, вглядываясь в голографические картинки, задумчиво и сосредоточенно просматривает многочисленные видеофайлы, спроецированные коммуникатором. Ничего нового. Все та же ярко-выраженная ненависть и целенаправленная агрессия. Мужчина листает новости, заголовки которых будто бы списаны под копирку: акции протестов, митинги, всеобщее недовольство. Волнение нарастало, а столкновения происходили чуть ли не каждый день. И если бы все ограничилось Заковией. После недавней трагедии в манхэттенском торговом центре, ставшей последней каплей и катализатором к более решительным действиям со стороны правительства, все словно сошли с ума. Такое мир стерпеть точно не смог. Тони понимал, что если бы они не пустили все на самотек, если бы снова не допустили очередную ошибку, та ситуация с Билли Капланом вообще могла бы не произойти. Юные Мстители, кажется так они себя называли? Полный абсурд. Подросткам не место среди супергероев. Им нужна подготовка и обучение. Наверняка они даже не понимают и половину все той ответственности, что лежит у них на плечах. Это вам не в компьютерные игры играть, где в любой момент можно запустить предыдущее сохранение. Это реальный мир, здесь нет права на ошибку.
И вот к чему все это привело.

Несмотря на то, что им было не впервой отвечать на вызовы времени, в данном случае, ситуация оказалась весьма специфической, грозившись вот-вот перерасти из критической стадии в разряд неминуемой катастрофы. Что говорить, но многие из них, обладая разрушительной силой и огромным спектром практически безграничных возможностей, всегда были бомбой замедленного действия и прямой угрозой для общества, а также костью, застрявшей в горле Правительства. Нужно было срочно что-то предпринимать, иначе руководящие верха, которые только и выжидали удобного момента, чтобы запретить абсолютно всех супергероев, надели бы на них наручники, предварительно переодев в униформу, а после чего отправили бы на принудительно-исправительные работы на благо всего американского общества и разрекламированной свободы.
Но на компромиссах строится мир.
До боли простая истина, не правда ли?
И именно таким компромиссом должен был стать будущий закон, вводящий обязательную регистрацию для всех супергероев и людей со сверхспособностями. Тони Старк, как никто другой, прекрасно умел расставлять приоритеты и сопоставлять имеющиеся факты. И он действительно видел в данном законе единственную возможность урегулировать разгорающийся конфликт и вернуть доверие общества. Единственную возможность хоть немного сохранить права супергероев под гнетом правительственной машины. Впрочем, Тони, несомненно, также отчетливо понимал и то, что в период принятия закона, как и после, конфликта среди супергероев не избежать в любом случае. Ведь у любого решения всегда существуют свои противники, а на любое действие всегда находится противодействие - аксиома, выверенная временем и не нуждающаяся в излишних доказательствах. Но когда Капитан Америка вполне открыто высказал ему свою позицию по поводу будущего закона, Тони будто бы дали под дых. Неужели все это время он ошибался в том, с кем сражался бок о бок несчетное количество раз, в том, с кем шел вперед, уверенный, что получит поддержу? Черт бы тебя побрал, Роджерс, ну почему тебе все всегда нужно усложнять? Сейчас не сороковые годы, так к чему геройствовать и упираться в устаревшие принципы? Пора всерьез задуматься над происходящим и перестать обманывать самих себя, ведь мир уже никогда не станет таким как прежде.
Никогда.
Как и все они.

Решай, Стив. Времени у нас всех осталось ничтожно мало.

Голова расскалывалась от происходящего.
А Тони Старк мысленно надеялся, что они все делают правильно.

... перемен, мы ждем перемен.

Из потока собственных размышлений его вырвал прохладный голос искусственного интеллекта. Очередной звонок.
- Мистер Старк, Рид Ричардс на связи.
- Рид? Да, я слушаю.
- Тони, проект под номером "сорок два" завершен, мы полностью готовы к дальнейшим действиям.
- Отлично, пока все идет по плану, Рид, продолжайте работу.
Тони завершает вызов и бросает взгляд на окно - вот и пункт назначения. Он смотрит на часы, поправляет галстук и надевает солнцезащитные очки, выходя из машины. Что же, почти вовремя. Почти. Возможно, Мария Хилл даже не убьет его за такое "почти вовремя".

При входе в комплекс наземной базы Щ.И.Т.а его встречает Агент-13, сразу же передавая Старку папку с документами. На ней написано одно единственное имя - Уильям Каплан. Похоже, за парня действительно решили взяться всерьез.
- Агент Картер, прошу простить за возникшую небольшую задержку - наше общение с президентом немного затянулось. Остальные, как я понимаю уже на месте. Проводите?

Она мертва.
Мертва ли на самом деле?
Ты убил ее собственными руками.
Нет того послевкусия победы, доставшейся тебе так легко, потому что ты знаешь, что она объявится – рано или поздно, так или иначе явит свой лик тебе, а потом все начнется заново.

Мертва ли Джейн Чатвин?
Женщина в его снах в черном саване сидит на камне на берегу моря, такого же черного, как и одежды ее. Мартин же стоит поодаль, взор его обращен не к ночному звездному небу, где звезды, падая, обретают обличья людей, жизнь коих угасает, как только касаются они водной глади, а к женщине, чья печаль выразительна, но ни слова ни произносит скорбящая и указывает в сторону моря, на пальце ее – златой перстень с камнем алым как кровь. Маг вглядывается туда, куда указывает женщина в черном, как ночь, саване, но увы, очертания людей, с небес падающих, плохо различимы, лишь только их крики и стенания доносятся до берега. Не раз и не два Чатвин-старший задает вопрос скорбящей: «Зачем мне смотреть туда?», но ответа не получает. Тяжело вздыхая, мужчина вновь обращает взгляд, но перед ним будто бы из-под земли вырастает та самая, с кем пытался начать разговор тиран ранее, но теперь отброшена ткань с лика ее, а голову украшает тонкий лавровый позолоченный венец; рыжие кудри падают на лицо, и бледные губы мертвой расплываются в грустной улыбке, в то время как руками своими прикасается женщина к лицу его. Мартин пытается отпрянуть прочь от нее, но страх и последующее раскаяние берут над ним верх; слезы текут по щекам мужчины, сам же спешит рассказать ей все гложущее его, но вырывается лишь «прости» с уст мужчины, и скорбящая едва заметно кивает головой, отступая и исчезая.
Образ женщины смутно знаком Чатвину, но имя ее он никак вспомнить не может. Кто она? Зачем он нужен ей? Оборачиваясь, маг, затаив дыхание, с ужасом наблюдает как мир вокруг погружается в тьму, а тьма эта заставляет Мартина отступать к морю, но оступившись, падает в морскую пучину, краем взгляда замечая, как тянутся к нему руки когда-то павших от его заклинаний.
«Пойдем с нами,» - шепчут голоса мертвых, - «ты должен был умереть с нами тогда или пасть от руки магов, что пришли прикончить тебя, но ты убивал их собственными руками.» Руки обнимают его и утаскивают все глубже, а он, сопротивляясь, понимает, что бесполезно, потому что шепот мертвых становится все громче и яростнее: среди них слышит Мартин голоса той компании, которой убивал он тридцать девять раз; и голос Пловера, ненавистный ему; и ее, ведь снова скорбящая возникает над ним.
Джейн Чатвин должна была быть мертва. Узнав сестру свою, старший из детей Чатвинов пытается воспроизвести последнее заклинание, что пришло ему в голову, но… Он выныривает и руками цепляется за доску с надписью «Особняк Кристофера Пловера», поднимая взгляд на тяжелые дубовые двери с эмблемой, знакомой ему еще с детства.
Мартин не раскаивается в своих собственных поступках, а наоборот, винит в них тех, кто пожертвовал собою и кто сделал его таким. Открывая двери, Зверь щурится от света, ударившего прямо в глаза, а мгновения спустя падает ниц, умоляя прекратить этот кошмар.
И тогда Зверь просыпается.
Он сидит в кожаном кресле, точно таком же, что видел в кабинете писателя «Филлори и дальше», покуда посещали они особняк, и перед собою на мгновение видит мальчишку, словно обвинявшего взрослого во всех смертных грехах.
- Пришел поплакаться по тому, что уже произошло, Мартин? – Обращается к видению прошлого маг. – Исчезни, ты давно уже умер.
Когда от призрака не остается ни следа, Зверь потирает переносицу, отгоняя от себя кошмар, преследовавший его уже не один раз. На что ты надеешься сейчас? Джейн, миленькая Джейн должна быть мертва, потому что иначе я обращу ее в прах или буду наслаждаться тонкими пальчиками своей сестрицы у нее на глазах.

Тринадцатилетний Мартин Чатвин притворяется спящим; благо, за эти два года он научился обманывать старика и окружающих мальчишку людей. Он слышит шепот Кристофера; последний клялся в очередной раз любви юнцу и кидался обещаниями, что в Филлори они будут жить как в каждой сказке – долго и счастливо – но не такого конца их отношений хочет Чатвин-старший, представляя в своей голове картины отнюдь не благоприятные для любого тринадцатилетнего, мечтавшего в такие годы о совсем другом, а не помышлявшем каждый раз о новом способе убийстве насильника. На рассвете Мартин на цыпочках выходит из спальни писателя, озираясь по сторонам и молясь быть незамеченным ни старухой Пруденс, ни кем-либо из усыновленных детей покойной ныне экономки. Скажете, что юноша должен был пожалеть этих двух детишек, судьба которым уготовила несчастный конец? О, как вы ошибаетесь. Мартин Чатвин проклинал этот дом и обитателей в нем, наспех одеваясь и уходя прочь отсюда. Когда его братья и сестры спросят, как прошла ночь, мальчишка ответит им ни в чем не бывало: «Я читал книги из библиотеки Пловера, а потом тетя Пруденс постелила мне в спальне для гостей.» И это есть отчасти правда, на которую велись Чатвины, но Мартин, самый старший из них, быстро исчезает наверху, закрыв за собой дверь собственной спальни и вскоре засыпает, закрыв дверь на замок. Ему так было легче.

Богов больше нет, и как ни взывает к их помощи Кристофер Пловер, пока Мартин Чатвин, не прибегая к заклинаниям, вырезает на лбу насильника руны ножом, к нему на помощь никто не явится.   
Где были те боги, к которым взывал тиран, будучи мальчишкой? Видели ли они все то, что вытворял с Марти Кристофер на столе [в семьдесят седьмой или восьмидесятый раз шепча имя Мартина, от которого самого обладателя этого злосчастного имени начинало тошнить, лишь про себя уповая, что скоро все это закончится, Пловер не являлся таким уж мастером]; сочувствовали ли эти козлорогие мальчишке, когда за ним в очередной раз закрывается дверь спальни писателя [Зверь потом припомнит Амберу и Эмберу все те молитвы, что были к ним обращены раз за разом, покуда писатель воплощал с юнцом свои фантазии]?! Вряд ли. Самопровозглашенный правитель Филлори, недовольно цокнув языком, отрезает тем же самым ножом язык Пловеру, будто бы оправдываясь перед своим мучителем:
- О, я тебя умоляю, Пловер, твой язык еще не раз будет ублажать мою девственную плоть! Ты забыл о Часовщице, мой дорогой «любовник»?
Дрянной язык старика в правой руке Зверя для последнего не более чем остатки неприятных воспоминаний, покоившихся в недрах разума. Морщась, будто бы руку, свободной от ножа, Чатвин окунул в чьем-то дерьме, маг небрежно засовывает язык в карман своего серого пиджака, замечая, как с ужасом и страхом во взгляде следит за всем этим Кристофер. Пловер являлся прекрасным образцом того, кем на самом деле могли обращаться люди после их разоблачения или встречи тет-а-тет с тем, над кем они измывались. Мальчика Мартина Чатвина нет перед ним теперь; но сейчас, даже будучи с отрезанным языком, скромно нашедшим прибежище в кармане пиджака, Кристофер Пловер одним взглядом умолял и все надеялся на счастливое окончание в Филлори вместе с ним. И сей факт не то чтобы огорчал Мартина, а скорее даже наоборот, расстраивал.
- Мой дорогой Кристофер, куда делась твоя хваленая забота? Ушла? Прости, ты что-то промычал или мне показалось?
Давным-давно Зверь пытался научиться смотреть в глаза своему насильнику, но каждый раз, возвращаясь из темниц Замка-Которого-Нет в свое скромное убежище, молодой человек плакал и разрушал все вокруг. Тогда он боялся, что такой взрослый мужчина, пусть даже и в преклонном возрасте, возьмет и вырвется, а после вернутся и воплотятся в реальность те кошмары, которые представлял себе Чатвин-старший. Первые уроки давались Мартину нелегко; он был глупцом, выслушивавшим все уговоры Кристофера освободить его, а сейчас мужчина даже презирает писателя, некогда казавшимся ему столь грозным.
И тогда тиран с удовольствием рассказывает Пловеру об убийстве им Джейн Чатвин, не забывая добавлять деталей, но опуская момент, когда увидел глазами Майка «конец» пустышке от рук Элиота Вога.
Воистину, каково же приятно вновь издеваться над кошмаром собственного прошлого.

Только в голову тебе приходит мысль посетить место из твоих кошмаров.
Ты все-таки не веришь, что Джейн Чатвин мертва.
Но зачем посещать снова этот дом?

Наивность – удел глупцов, осторожность – его конек. Зверь не хочет оставлять этот нежеланный дом в «живых», но и Переходные Земли особо ему не нужны для осуществления задуманного, правда, из всех предыдущих тридцати девяти раз этот – первый, ведь ранее мужчина не бывал в доме Кристофера Пловера спустя столько лет. И что же тянет его сейчас? Закрыв на мгновение глаза, Мартин Чатвин вновь вспоминает тот взгляд, полный мольбы о пощаде и некоторой надежды об изменениях в лучшую сторону, и посему ему хочется расстаться с прошлым здесь и сейчас. Ничуть не заботясь о наличие языка в кармане пиджака и о том, как выглядит [хотя скорее Чатвину было в данный момент абсолютно плевать на то, что пятно крови, разраставшееся в области одного из карманов его пиджака, начиналось виднеться и на брюках], маг, переступив порог и размыв тем самым для себя грани реальности, оказывается у входа в дом писателя, где несколько минут, а может и часов назад был еще один обладатель магических способностей, стоило только Зверю принюхаться к витавшей здесь старой энергии вокруг и почувствовать для себя нежели нечто новое.
Бродя по коридорам особняка, Мартин едва заметно улыбается, предчувствуя то, что остаток ночи он, наверное, проведет здесь не один, а на утро очередного пасмурного английского дня оставит на память посетителям прекрасный подарок в виде распятого мага или же на входе, или в какой-нибудь комнате, правда, спальня Кристофера была более заманчивой идеей нежели все остальное. Он не следует за призраком сына экономки, идет мимо Пруденс, что несла поднос с чаем в детскую, и, наконец, останавливается возле кабинета, откуда шел весьма резкий «запах» магии, свойственной студентам или выпускникам Брейкбиллса. О, этот прекрасный аромат боли с примесью легкости и непринужденности, ощущения вседозволенности и небольшой щепоткой недавно пережитой трагедии, – Зверь посмеивается над заблудившимся в опасных краях.
И как же странно обнаружить здесь Элиота Вога, уставившегося в одну точку напротив себя, покуда Чатвин-старший наблюдает с таким же отсутствующим взглядом за воспоминаниями прошлого, застыв на пороге. Мужчина же знает, что произойдет дальше, он прекрасно это помнит, но кто из призраков здесь правит балом? Коварная сестра Пруденс или двое детей, ставших в эту ночь жертвами и одновременно невольными очевидцами?
Аккуратно обходя фантомы стороной, Зверь обходит Элиота, останавливаясь за его спиной и кладя свои руки ему на плечи, наклоняясь, и шепот раздается рядом с молодым магом:
- Элиот Вог, ты вспомнил все наши встречи, - принюхавшись, мужчина молвил дальше, - тогда мне не стоит представляться пред тобою, мое имя тебе уже известно. Пришел сюда помянуть былое или выпить за упокой своего несравненного Майка, м?   

говорит мол какого хуя мы в его шоу
у него в сценарии всё кончается хорошо
там ни слова про то, как ты вышел вон
там про нас вообще ничего. ©

Неспешно собирающая своё сознание по частям, сквозь туманную полудрёму Энни отчётливо ощущает на себе чужой взгляд, впивающийся куда-то в область затылка, однако и не думает подавать вида, что давно пробудилась — у стоящего позади неё мужчины есть какие-то причины молчать, и она с лёгкостью и удовольствием позволяет ему вовлекать себя в бесконечную, длящуюся уже несколько недель игру. Ситуация патовая, однако капрал Леви — не из тех, кто так быстро опускает руки. А Леонхарт парадоксально позволяет себе наслаждаться его обществом и не прекращает размышлять. В свободное время, коего у неё теперь предостаточно, она предаётся рефлексии с упоительным наслаждением, и старательно исследует каждую мысль, проскользнувшую в голове — самокопание продолжается даже тогда, когда допрашивающий её объект вновь возникает на горизонте и тем самым вызывает нервную дрожь где-то на уровне ощущений, — много более эфемерных, нежели полноценно реальных. Однако Леонхарт и правда что-то чувствует — и одно только это вызывает в ней невиданный ранее, шквальный эмоциональный диссонанс, вынуждающий то и дело пересматривать собственные взгляды и убеждения. Правда, пока всё безуспешно.
Она, не скупясь на затраченные часы, то и дело вертит сложившуюся ситуацию в голове, проворачивает её с разных сторон и предполагает возможные решения — смирительная рубашка крепко удерживает тело, и побег представляется слабо возможным; в какой-то момент Леви даже прекращает грубо стягивать её губы ещё одной твёрдой тканевой полосой, ибо интуитивно чувствует, что данная область никак не поможет ей обратиться. Энни нервно облизывает их тогда, ощущая растрескавшуюся кровавую корочку под языком, тяжело дышит, и смутно осознаёт, что вопрос не столько в побеге, сколько в том, что бежать ей некуда. Ей не удаётся спланировать сносной возможности высвобождения за стены, а от мыслей о вынужденном сокрытии в их пределах её даже слегка подташнивает. Многие из людей отвратительны ей на каком-то ином, много более глубоком уровне — она, не причисляющая себя ни к людям, ни к пресловутым Титанам, их пожирающим, тем не менее не хочет связываться с первыми, ибо не доверяет никому. Каждый день она с лёгкой долей страха ждёт провала оставшихся на свободе друзей, и опасается увидеть их в соседней камере — за последствия ни она, ни кто либо ещё здесь ответственности не несёт. Однако время проходит, и Райнер с Бертольдом всё ещё остаются на свободе, а общество капрала всё так же развлекает её в те редкие моменты, что он задерживается. Непозволительно долго, на его хмурый, прожигающий её ненавистью, взгляд. Непозволительно мало, что до её равнодушного.

Первую неделю она не говорит ничего. Он, к слову, тоже. Безмолвно взирающий на неё со свободной стороны, едва ощущающий, как тёмный зрачок полностью искореняет из глаз серый цвет, заполняя собой всё пространство. Он ненавидит её, и Энни знает, что ему есть за что ненавидеть. Кровь на её руках капает на серый, испещрённый трещинами пол, и напоминает о четырёх смертях из элитного отряда Леви Аккермана — она улыбается ему, тем самым убеждая в том, что ей не жаль. Что парадоксально — это и правда так. О смертях глупой четвёрки она вспоминает с особым наслаждением. Возможно потому, что они, столь самоуверенно бросавшиеся в бой, не нашли в нём ничего, кроме позорной кончины, разукрасили своей кровью древнейший лес и не заслужили даже толики памяти. Однако он, несмотря ни на что, всё ещё помнит.
В одном крохотном, замкнутом помещении, капралу разведывательного корпуса и женской особи быстро становится тесно. Душно. Этот мир им никак не поделить на двоих. Вязкая тишина, липкими нитями опутывающая тела, каплями пота стекает куда-то за поясницу, и в жилах стынет кровь — а потому молчание приходится нарушить. Сильнейший боец человечества, кажется, вспоминает, что прислан сюда дабы допрашивать её — командор Смит более никому не может доверить столь ответственной миссии, а сумасшедшую женщину из Отдела Исследований и вовсе держат от Леонхарт подальше. Она вынужденно признаёт, что глава разведки вовсе не пустоголовый дурак — быстро смекающий, что из разговорчивой и жадной до любой информации Ханзи, Энни сможет вытрясти куда больше, чем та из неё, он направляет к ней нелюдимого, мрачного и крайне необщительного капрала. С личными счётами. Со взглядом, от которого у самой девушки где-то вдоль стянутых запястьев порой пробегает дрожь. Неделя глухого и слепого молчания стоит сильнейшему воину человечества тысячи нервных клеток, а ей самой — прокушенного от неожиданности языка, когда он, наконец, заговаривает с ней.

Энни недовольно подбрасывает глаза к потолку, когда чётко поставленные вопросы требуют незамедлительных ответов — размышляет, стоит ли выдавать хотя бы часть известной ей информации. Думает, как лучше дозировать столь необходимые разведке сведения. На сколько она сможет растянуть собственную жизнь, что рискует оборваться в тот самый момент, когда у капрала Аккермана лопнет терпение. И ведь ему простят — лучший боец человечества, мать его. Смит просто не сможет потерять столь ценного приобретения. А ещё она понимает, что тот вполне может попытаться выбить из неё признание силой — Леви, не имеющий никаких тормозов, сдерживается, вероятно, только благодаря чётко полученному приказу, однако его терпение далеко не безгранично.
Она смакует его, цокает языком и прикидывает, что станет делать, если её всё же решат пытать. Обратившись, она едва ли сможет убежать далеко и скорее всего будет окончательно уничтожена — сил на создание второй кристальной оболочки после столь скудного жизненного режима может банально не хватить. Однако терпеть мучения просто так — вариант ещё более малоприятный.
Мысль, однако, всё ещё кажется ей донельзя абсурдной — разведка, по её мнению, не решится пытать того, кто может впоследствии послужить причиной сотен смертей. Им дорога каждая жизнь. А Энни, в сущности, с лёгкостью готова расстаться со своей — в ней нет и толики смысла.
И оттого с большим удивлением она ловит себя на внутреннем парадоксе, что совсем недавно он возник — приходы капрала порой действуют на неё почти что умиротворяюще, и она, никогда ранее не страдавшая излишней общительностью, который раз подмечает, что с ним ей даже хочется говорить. Однако всё не о том, о чём жаждет поговорить он.

Энни всё так же равнодушна.
(холодно)
Энни не хочет разговаривать.
(пошло)

Она делает громкий вдох. Спиной всё ещё ощущает концентрированную ненависть, исходящую из его зрачков, и отсутствие какого-либо выражения на лице — ему только так кажется, однако она давно уверяется в том, что правила игры здесь устанавливает он. А она позволяет себе быть ведомой.
Ей мучительно хочется провести пальцами вдоль решётки, впечатывая в память чувство прикосновения к чему-либо настоящему, однако такие роскошества ей не позволены. Стоит, наверное, благодарить судьбу за то, что её рот более не находится в круглосуточно связанном положении. Едва заметно она шевелит ногами, только слегка разминая их. Разгоняет по телу кровь. Не спешит оборачиваться.

— Тик-так, Леви. Тик-так.

Имитировать острое ощущение надвигающейся на них опасности ей нет надобности — жизнь каждого из членов разведки находится в опасности каждый день, однако в свои слова она вкладывает много больше. Всё ещё не оборачиваясь, Энни пророчит капралу скорые неприятности. Она знает, что начальство не будет долго ждать от него информации — две недели не приносят никаких плодов, но он всё ещё ходит к ней, а она всё ещё выжидает момент, когда его сдающие нервы позволяет ей использовать его как путеводную нить. То ли для связи с поверхностью, то ли для сексуального удовлетворения.
Выбрать как никогда сложно.

— В подземном городе было так же мрачно, Леви?

Она позволяет себя приподнять уголок губ в искривляющей её невыразительное лицо ухмылке, но всё ещё не разворачивает к нему головы. Острая потребность хоть как-то развлечься давит на мозг как никогда ранее — и она решает рискнуть, а заодно и в очередной раз проверить всю силу хвалёной капральской выдержки. Удочка закидывается непроизвольно, сведения подбираются случайно, однако Энни знает, что словами стреляет мастерски — издержки профессии и подоплёка, скрывающаяся за повышенной неразговорчивостью.

В виске начинает пульсировать боль — столь невовремя, что она досадно морщится, изнывая от желания прикоснуться к беспокоящей её зоне рукой и трением пальцев о кожу снять возникшее напряжение. Чуть откидывая голову на решётку, она прикрывает глаза и машинально проводит языком по губам.

Спутанные волосы, выбиваясь за грань тюремной камеры, нарушают личное пространство.

Здесь что-то будет.

будет, все будет

Обращение к нему было столь неожиданным, что Крис на мгновение потерял контроль над своей магией, и фигурка рассыпалась в голубых искрах и растаяла в воздухе. Когда он обернулся, девушка улыбнулась ему и исчезла в одной из дверей. Возможно, ее кто-то позвал, а может быть, она уже успокоилась и решила уйти. Подростку ничего не оставалось, как проводить ее взглядом и устремить все свое внимание на человека, который ему только что помешал. Перед ним стояла молодая девушка с темными длинными волосами и ошарашенным взглядом. Холливелл так и не понял, чему она так удивилась, ведь магия была обычным делом покрайней мере для него. Переведя взгляд на пол, он заметил разбитую кружку и коричневую жижу, пролитую на полу.
- Вам стоит убрать осколки, а то кто-нибудь может порезаться. - Наставительно произнес мальчуган, имитируя тон голоса матери. Его мама всегда очень строго относилась к подобным вещам. Иногда маленькому Кристоферу казалось, что мама просто на дух не переносит подобного рода несовершенства. Идеальный порядок должен быть во всем, так она любила повторять. И вот сейчас он сам, не замечая, пародировал манеру разговора Пайпер, когда в доме случались подобные ситуации. "Что я делаю? А что действительно я делаю? Просто сижу и никого не трогаю". - Пронеслось у него в мыслях, и он снова посмотрел на девушку. Когда полицейский оставлял его здесь, он думал что из этих дверей выйдет какая-нибудь старуха, которая будет ворчать на него. Но его представления оказались ошибочны от ожидаемых.
- Я просто тут сижу и ничего не делаю. - Произнес Крис, стараясь глядеть на свою собеседницу честными глазами. С одной стороны ему сейчас хотелось просто сбежать из этого места, а с другой стороны ему было очень интересно, что будет дальше. И что последует из этой беседы. В этот раз подросток решил придерживаться той же версии, что придерживался в полицейском участке. Максимум что он ей назовет это свое имя. Сан-Франциско большой город, так что в нем наверняка много людей, которые пользуются сокращением Крис. Если конечно она будет настаивать, то в этом случае он назовет имя дедушки и пусть ищут его. Папа говорил, что его звали Кристофер Уаетт и что он погиб до начала какой-то там войны. Он даже не знал, где тот похоронен и ни разу не видел его фотографий. Так что может быть это неплохой способ узнать о том, в честь кого тебя назвали, ну раз уж родители не собираются делиться подобной информацией. А пока он просто сидел на стуле и не спешил активно участвовать в этой беседе.

Я еще не начинала игру от лица Электры, поэтому прилагаю постик, который висит у меня в анкете как пробный.

С пяти лет и до некоторых прошедших пор мой день происходил таким образом: встать, поесть, встретить Джоша на перекрестке с моим и его домом, сидеть на уроках с Джошем, гулять с Джошем, вернуться домой и лечь спать. Джош Джош Джош. Всегда. Уже 12 с лишним лет. Я приходил к нему и звонил ему автоматически. Я не привык к нему, хотя многие люди выражаются так - сухо, без дополнений, не вмещая в это слово и капли правды, происходящей между людьми с такими отношениями подобным образом - он просто стал частью меня. Как легкие, например, без которых сердце перестает работать, не получая достаточное количество кислорода. И все эти двенадцать лет я твердо убедился в одном - тот, кому ты себя посвящаешь и тот, кто посвящает себя тебе всегда останется рядом. В любых ситуациях, с любыми проблемами, но всегда - рядом. Я уверовал в то, что если он позвонит мне, то я в следующую же секунду приеду, уверовал в то, что он приедет, если я его попрошу. Да, я привык к нему, но в этом "привык" не было сухого отчуждения и это слово не несло в себе единственный смысл. И когда у нас заходила об этом тема [а заходила она частенько, особенно после того, как мы, думая о том, что нам ничего не будет, пьяненькими приходили на первый урок] я верил, что он это знает. И когда он пропал я и подумать не мог, что это была исключительно его инициатива.
Все было, как обычно, по моему, ведь мне свойственно забывать некоторые моменты, когда от количества спирта трудно твердо стоять на ногах. Минуты или часы растворялись в сознании и я и представить не мог, что за это время произойдет хоть что-то, что его могло обидеть. Я считал, считал до последнего, что тот парень присоединился к нам просто чтобы посидеть и помню лишь отрывок, в котором мы затянулись косячком и начали обсуждать космическое пространство.
А потом я проснулся.
Один.
Вообще.
Ведь если тот парень ушел, чьего имени я даже не помнил, то я никак не мог подумать о том, что рядом со мной не окажется Джоша. Мое твердое "рядом" не имело права меняться.
Я набирал его телефон несколько раз, пока смог нажать на правильные цифры, которые помнил с тех пор, как мне исполнилось восемь и которые я бы никогда не смог пропить.
"Абонент отключен или вне зоны доступа"
Я набираю еще раз.
"Абонент отключен или вне зоны доступа"
Набираю еще раз.
И еще раз. Я звонил так раз пятнадцать и только после этого посмотрел вокруг себя, обратил внимание на удушливый запах спиртного. Через двадцать минут я уже стоял напротив его двери и долго стучал и нажимал на кнопку звонка. Я звонил на домашний и слышал его, но никто не подошел и не взял трубку. Я не услышал ничьих ленивых шагов в семь часов утра. Все это утро и весь день я старался не придавать этому значения и даже заставил себя в это поверить, не обращая внимания на пустое место за партой и необычно раннее возвращение домой. И все бы хорошо, но ночью я не проспал и секунды, вылезая покурить в приоткрытую форточку. На следующий день я опрашивал всех наших знакомых и его соседей - это продолжалось около двух дней. На четвертый день, уже наугад спрашивая людей, которых я впервые видел, я почувствовал, что внутри меня все упало. В течение месяца я занимался этим изо дня в день, курил по две пачки в день, засыпал на час в мужской раздевалке школы, если вообще ходил туда, и думал только об одном. Об этом.
Больше всего на свете я боялся потерять кого-то, кто занял в моей жизни определенное место. Самое страшное было то, что Джош занял не определенное место, он занял в моей жизни почти все и заменил все, а эта слепая вера, что тот, кто с тобой долго, всегда будет рядом тоже имела свои корни.
Я потерял свою мать в десять лет, а отца потерял еще раньше. Я в некотором смысле даже потерял свою сестру, ради которой делал все, а она не захотела уехать со мной. Мой близкий круг общения ограничивался семьей и Джошем - вот и все. И когда в мою голову залезали мысли о том, что его могли где-то закопать, я просто шел на улицу к знакомому парню и покупал у него косяк в два раза дороже, потому-что я несовершеннолетний. А потом я просто устал. У меня не было денег, чтобы снова купить что-то вредное и спасающее меня на несколько часов, и без этого через сутки началось ухудшение, похожее на смертельную болезнь. Я не мог ходить. Не мог есть. Я не мог дышать. Любое место в доме казалось мне подходящим, чтобы лечь, и я частенько прикладывался к холодному старому паркету, на котором замерзал спустя полчаса, но не обращал на это никакого внимания.
У меня теперь не было кислорода, потому-что у меня куда-то делись легкие. Их убили? Они сами уехали? Их заставили или они нарочно, чтобы больно сделать?
Нет нет нет...
И я засыпал с каждым разом все дольше, чтобы потом проснуться холодным до костей и заставить себя переместиться в кровать или пойти в школу, потому-что знал, что не имел права запускать учебу, которая потом поможет моей сестре. Единственному, что у меня осталось, пусть и частично.
В таком темпе прошло два месяца, но боли не становилось меньше. Время, наверно, лечит, но для такого его прошло слишком мало. Я ступаю на порог школы последний раз, а учебники в пакете казались мне паранормально тяжелыми и тянули меня к земле с двойным грузом.
Я мельком думаю о том, что надо забежать в магазин и купить покурить, потратив свои и без того малые деньги.
Открываю дверь плечом, наваливаясь на нее почти всем телом и уже готовлюсь нацепить на себя фальшивую улыбку, но глаза останавливаются на знакомых ботинках, которые я успел изучить вдоль и поперек каждый раз, когда он небрежно скидывал их в прихожей моего дома.
Я поднимаю взгляд.
Мое лицо озаряет странная улыбка, но она тут же гаснет, когда в следующую секунду ко мне возвращается яркое осознание, покинувшее меня на полтора месяца. Слова застревают в голове и я теряю голос, кидая пакет под свои ноги. Падение создает единственный в этом помещении звук.
Не считая стука твоего затылка о старый стеллаж с книгами, конечно. Тебе что, страшно?
Я ведь и подумать не мог, что тебе на данный отрезок времени может быть страшно или грустно или радостно. Для меня тебя вообще не стало. Словно ты умер, а я носил за сердцем только скорбь, которая никогда не утихала.
- давно не виделись, Сарен. рад тебя видеть.
Я чувствую, как во мне медленно загорается раздражение, но это лишь тишь перед бурей.
- где же твое красноречие?
Я вспыхиваю, как его сигарета, а руки непроизвольно сжимаются в кулаки. Он выдыхает мне в лицо и я, взяв его за плечники пиджака, откидываю его назад так, что он несильно прикладывается к стеллажу обратно. А я хотел бы это сделать сильно, но у меня совсем нет на это сил, хоть и увидя его я словно обрел второе дыхание. Все органы чувств сразу проснулись: я почувствовал голод и слабость от постоянного недосыпа.
- Да как ты смеешь... - шиплю я, взвившись в одно мгновение. Я готов был излучать праведный гнев на весь мир, но вместе с этим я чувствовал радость, потому-что не надеялся увидеть его снова. И я чувствовал, что был готов чувствовать по-светлому: он мог бы сделать все, что угодно, но я должен был знать, что с ним все хорошо и он здоров.
- Неужели ты уехал нарочно? - восклицание вышло на такой высокой ноте, что я прокашливаюсь. - Да как тебе хватило смелости разговаривать со мной после отсутствия в два месяца? Как в тебе вообще хватает совести?
- Я ненавижу тебя - всего три слова, но мне уже в тысячу раз легче, чем десять минут назад. - Смотреть на тебя тошно, честное слово, Джош. Поверить не могу. - последние слова у меня получаются более спокойными и я облокачиваюсь о стол библиотекарши, следуя его примеру и закуривая, надеясь, что она не зайдет сюда в ближайшее время. - Ты бросил меня. Ты предал меня

Если вы видите это сообщение, значит играл за Алдуина не была начата, пока что. : D